Владимир Мосс

 

Сходство обманчиво. Есть знаменитая фотография русского царя Николая II и английского короля Георга V, на которой они стоят рядом, похожие друг на друга, как близнецы (люди часто их путали), и одетые в почти одинаковую военную форму. Вполне можно было подумать, что это представители одного и того же образа правления, даже братья в королевской династии. В конце концов, они звали друг друга «Ники» и «Джорджи», имели очень похожие вкусы, были связаны церковно (Ники был крестным отцом сына Джорджи, будущего короля Эдуарда VIII, а их общая бабушка, королева Виктория, была приглашена стать крестной матерью великой княгини Ольги ), их владения были сходны по обширности и разнообразию (Николай владел самой большой по площади империей в мировой истории, Георг – величайшей в истории морской державой). Более того, эти двоюродные братья никогда не воевали между собой, а были союзниками в Первой мировой войне. Казалось, что они были искренне привязаны друг ко другу и одинаково неприязненно настроены к своему напыщенному и воинственному «кузену Вилли» - германскому кайзеру Вильгельму. Венцом всего этого стало предложение Керенского Августейшей семье найти убежище у кузена Джоржи в Англии после отречения Николая в 1917 году. Предложение это Семьёй не было отвергнуто...

 

Но кузен Джорджи предал кузена Ники, отменив своё приглашение из страха перед революцией, в Англии, результатом чего стало убийство царя и его семьи большевиками в 1918 году. Этим предательство не ограничилось: в глубинном смысле, английский коституционализм предал русское самодержавие. В неприкосновенной тиши английского посольства в Петербурге группа масонов-конституционалистов, возглавляемая Гучковым и вдохновляемая Великим востоком во Франции и Великой ложей в Англии, составила заговор о свержении царя. Так что русское самодержавие свергли не евреи-большевики и не немцы-милитаристы, а русские монархисты, но монархисты конституционные, преклонявшиеся перед английским образцом. Мнимая власть, будучи только видимостью королевской власти, но без соответствующего содержания, предала власть истинную, которая погибла, защищая эту истину, – в бедности и унижении – в подлинном подражании Христу, сказавшему: «Ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине...» (Иоанн 18: 37).

 

Главное отличие подлинной власти от мнимой состоит в том, что настоящий царь правит, советуясь со своми подданными, но не подчиняясь им рабски, в то время как мнимый «царствует, но не правит», как сказал Адольф Тирс в 1830 году. Нельзя сказать, что у мнимого короля нет вообще никакой власти: недавние торжества в честь 60-летней годовщины правления королевы Англии Елизаветы II, показанные по телевизору сотням миллионов людей по всему миру, свидетельствовали самым достоверным способом о том, как может покорять человеческие чувства даже мнимая власть конституционной монархии. Но это власть не политической реальности, а религиозного символа. Королева Елизавета царствует, но не правит. Более того, в отличие от самого смиренного из своих граждан, она не имеет права выразить какое бы то ни было мнение о политике. Таким образом, она пользуется в своём государстве максимальными привилегиями, но обладает при этом минимальной свободой – парадокс, который только англичане могут воспринимать как норму...

 

*

 

Теперь бросим взгляд на происхождение английского конституционализма... Православные самодержцы правили Англией примерно четыре с половиной столетия – до 1066 года, когда последний православный английский правитель, Гарольд II, был убит в сражении с католиком герцогом Вильгельмом Нормандским. Дочь Гарольда Гита, его единственное дитя, убежала тогда в Киев, где вышла замуж за великого князя Владимира Мономаха. Таким образом английское самодержавие вошло тогда в русское самодержавие, так же, как в 1472 году византийское самодержавие влилось в русское через брак с великим князем московским Иоанном III Софии Палеолог, племянницы последнего византийского самодержца.

 

При правлении норманнов и во времена пап-еретиков английская монархия выродилась в тотангелии, стала доступной за счёт изгнания церковного начальства, то и более правильная общественная и экономическая жизнь, близкая к той, что описана в Евангелии, наступит за счёт изгнания начальства общественного и политического».

 

Однако, со временем англичане устали от революции. И не только потому, что они так уж подвержены традиции и не могут жить без Рождества с его «ладаном и звоном» (не говоря уже о выпивке и пляске), запрещённых Кромвелем. «Когда тысячелетие не наступило и налоги не уменьшились, - пишет Кристофер Хилл, - когда разделения и споры захватили революционеров, тогда над унылой картиной всеобщих ссор и всеобщей неудовлетворённости стал разрастаться образ священного царского величества... Простой народ стал тосковать о возврате к «нормальному порядку», ко всему знакомому, обычному, традиционному. Жертвы золотушной эпидемии, имеющие средства на поездку, отправлялись за границу через море ради прикосновения короля [Карла II]: после 1660 года он вернулся - священный символ. Книги «Иконоборец» и «Владения царей и магистратов» были сожжены палачом... Владельцы собственности тосковали в 1659-60 годах по ‘королю, обильно помазанному святым миром’»

 

И всё же миропомазание не было главным признаком царского величия, с точки зрения владельцев собственности; для них куда важнее было, чтобы король подавил революцию, восстановил порядок и дал им возможность спокойно делать деньги. Но король, обладавший Божественным правом, не очень этим желаниям соотвествовал, потому что он мог задеть финансовые интересы народа, как это сделал Карл I. Ибо, как пишет Ян Бурума, «есть неизбежная связь между деловыми интересами (или, по крайней мере, свободной торговлей) и либеральной, даже демократической, политической властью. Деньги имеют тенденцию к уравниванию, деньги эгалитарны и слепы к расовым и религиозным различиям. Как сказал Вольтер о лондонской бирже: мусульмане, христиане и иудеи торгуют наравне, а неверными являются банкроты. Торговля процветает, если частная собственность защищена законом. Защищена как от отдельных граждан, так и от государства».

Конституционный монарх – вот ответ на чаяния народа. Конституционный монарх – это тот, кто правит в соответствии со строгими ограничениями, установленными владельцами собственности (каковых было множество в парламенте) и внесёнными в конституцию, которая так и не была написана, а действовала силой традиции и прецедента, а также силой мелких мятежей. Так что в 1660 году, после неудачи республиканского эксперимента, предпринятого Кромвелем, сын короля Карла Карл II получил разрешение занять трон только на определённых условиях, поставленных владельцами собственности. А после «славной революции» 1688 года английская монархия приобрела официальный статус конституционной, то есть подверженной воле парламента.

 

Парадоксальный результат всего этого состоит в том, что в современной Англии каждый гражданин является подданным королевы, и королева куда популярнее любого политика, но в то же время она несвободна как никто из её подданных, потому что ей не разрешается выражать публично своё мнение о политике и вменяется в обязанность подписывать все законы, какие парламент сочтёт нужным предоставить ей на подпись... И так происходит не только в Англии. Если до 1914 года европейские конституционные монархи ещё имели некоторое влияние на решения политиков – исключая решение объявлять войну - после 1914 года их власть сократилась почти до нуля, за очень редким исключением, которое только подтверждает правило.

 

Так, «в 1990 году, когда парламент Бельгии принял предложение Роже Лалльмана и Люсьен Ерман-Мишьельсен о смягчении бельгийских законов об абортах, [бельгийский король Бодуен] отказался дать на это королевскую санкцию. Это был беспрецедентный случай; хотя Бодуен был официальным главой государства Бельгии, королевская санкция давно была всего лишь формальностью (как в большинстве конституционных и народных монархий). Однако, по своим религиозным убеждениям, Бодуен не мог согласиться на такое изменение закона и попросил правительство объявить его временно неспособным царствовать, чтобы не подписывать эту поправку. Правительство во главе с Вилфридом Мартенсом выполнило просьбу 4 апреля 1990 года. В соответствии с правилами бельгийской конститнными камнями. В ответ в соборе произошло невероятное, едва ли не революционное, событие: простой народ, сгрудившийся внутри ограждения, разразился аплодисментами и тем нарушил величавый ход торжественной церемонии».

 

Этот демократизм разительно отличался от царственной самоуверенности Иоанна Грозного: «Я исполняю свой царский долг и никого не мыслю выше себя». И ещё он сказал: «А российские самодержавцы изначала владеют всеми царствами (то есть всеми частями царской власти А.С.), а не бояре и вельможи» И ещё, на этот раз польскому (избранному народом) королю Стефану Баторию: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божиему произволению, а не по многомятежному человеческому хотению». На самом деле, восприятие Иоанном Грозным своей власти было значительно ближе к пониманию царской власти русским народом, чем отношение Бориса Годунова. Свят. Иоанн Шанхайский (Максимович) пишет: «Никогда русские государи не были царями волею народа, но всегда оставались самодержцами Божией милостию, государями по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».

 

Монархия милостию Божией и монархия по воле народной – два несовместимых принципа. Самый первый царь, назначенный Богом по Ветхому Завету, Саул, был обречён на падение, потому что пытался совместить эти принципы; он слушал народ, но не Бога. Так, он захватил живым Агага, царя Амаликитского, а также его скот, вместо того, чтобы истребить всех, по повелению Господню, и оправдывался так: «Народ пощадил лучших из овец и волов... Я боялся народа и послушал гласа их» (1 Царств 15: 15, 24). Другими словами, он отрекся от Богом дарованной власти и стал, с духовной точки зрения, демократом, который подчиняется народу, но не Богу.

 

Чувствуя эту слабость в царе Борисе, народ стал внимательнее к слухам о том, что Борис убил в 1591 году царевича Димитрия, младшего сына Иоанна Грозного. Но затем пришла новость, что некий молодец, называющий себя Димитрием Иоанновичем, ведёт польские войска в Россию. Если это был настоящий Димитрий, тогда Борис не был, разумеется, виновен в его смерти. Но, наоборот, как раз это и сделало его положение ещё более неустойчивым, потому что в глазах народа наследственный принцип был выше любого другого – внебрачный, но живой сын царя Иоанна был для них более законным правителем, чем Борис. Ему не помогли ни ум и опыт, накопленный в его бытность при двух предыдущих царях их правой рукой, ни полная поддержка патриарха, анафематствовавшего лже-Димитрия и всех его сопровождавших. Народ перестал поддерживать Бориса, и он скончался в 1605 году, после чего Димитрий, пообещавший папе обратить Русь в католичество, воззнёсся на московский трон.

 

«Что же касается того, кто должен быть царём, - пишет святитель Иоанн (Максимович), - то народ, хотя и принимал иногда участие в выборе царя, но только тогда царь мог удержаться на престоле, если был соблюдён принцип законности, то есть избранное лицо являлось ближайшим наследником своего предшественника. Законный государь был основа государственного благополучия и потребность русского народного духа». Народ никогда не был уверен в законности Бориса Годунова, вот почему он восстал против этого царя. Однако, даже если сомнения в законности царя могут как-то оправдать народное восстание против Бориса (что всё же не очень доказательно, потому что он был помазан на царство и признан Церковью) , они не могут извинить зверское убийство его сына, царя Феодора Борисовича, и ещё меньше этим можно объяснить признание народом целой серии самозванцев в последующие десять лет. Более того, криминальный характер этих восстаний сравнивали, не без основания, с большевицкой революцией 1917 года. Сначала народ принял явного самозванца лже-Димитрия, беглого монаха Григория Отрепьева. Потом, в мае 1606 года князь Василий Шуйский возглавил восстание против Димитрия, казнил его и изгнал лже-патриарха Игнатия. Затем он призвал патриарха Иова выйти из принудительного затвора, но тот отказался по причине слепоты и преклонного возраста. Нужен был другой патриарх; выбор пал на митрополита Ермогена Казанского, и тот помазал царя Василия на царство... Но народ отверг и царя Василия... В конце концов, в 1612 году, опомнившись от смутного угара, народ упросил быть своим царём Михаила Романова, который был и законным, и православным, дав присяг

‹‹ Back to All Articles